Алексей Соколов - Терпение дьявола [litres]
Почему тот жилец не скопировал фотографию на свой наладонник и не продал ее тем же ученым, до сих пор ломающим голову над загадкой полтергейста, – Бармалей объяснить не смог. Точнее – не успел, поскольку свалился лицом в недоеденный салат и зашелся молодецким храпом уставшего и перепившего человека. А проснувшийся и протрезвевший Бармалей уже ничего не помнил и на все попытки возобновить расспросы отмахивался со словами «не мог я сморозить такую чушь».
Но загадки – загадками, а сейчас полтергейст мог натворить дел вовсе не безобидных. Если он какими-то своими непонятными рецепторами почувствует присутствие посторонних и начнет свою любимую игру в бросалки, худо придется всем без исключения. Один неудачно – или, наоборот, удачно, смотря с чьей стороны посмотреть, – брошенный ком земли поднимет такую волну огня, из которой выбраться сможет разве что… да чего уж там. Никто не выберется. Кроме, конечно, этого бестелесного нахалюги, коего сейчас даже выстрелом пугнуть нельзя.
Сапсан повернулся к Татарину и прошептал:
– Не уходит. Чего делать-то будем? Не вечно же тут лежать.
– Уйдет, – ответил жилец. – Они тут часто крутятся. Полетают немного, побалакают и убегают куда-то. Если двигаться не будем, они нас не заметят.
– Они? Их здесь что, много?
– Так сам посмотри.
Но Сапсан уже и так видел, что Татарин не преувеличивает.
К первому сгустку подлетел второй, а за ним будто из-под земли выскочил и третий. До распростершихся людей донеслись низкие ухающие звуки – то ли проседала поверхность болота, то ли действительно переговаривались полтергейсты.
– Уходят, – шепнул Татарин через несколько минут, когда все три полтергейста, разбрызгивая короткие молнии, начали удаляться в глубь Жженых топей. – Сейчас и мы пойдем.
Едва мерцающие шары, весело перескакивая друг друга, удалились на полсотни метров, Шалый скомандовал:
– Подъем. Варяг, Татарин, – приглядывайте там. Если снова приблизятся – сразу ложимся.
Двойная осторожность, наложенная на медлительность и подкрепленная осознанием критичности любого неверного шага, – впервые за прошедшие двое суток Сапсан в полной мере и всем своим существом проникся чувством опасности, от которого уже успел отвыкнуть за три месяца на большой земле. Невидимый рычажок, щелкнувший в голове сразу после перехода Периметра, сдвинулся еще на одно деление, заставив и без того напряженный разум анализировать каждый кубический сантиметр окружающей реальности. Сапсан не сомневался, что в таком же взвинченном и одновременно уравновешенном состоянии находятся мысли остальных сталкеров.
Каждый из них имеет право ослушаться проводника, но никто из них не имеет права на ошибку. Верить одному – и не верить себе, верить себе – и не верить никому. Шаг, еще шаг… солнце, кровоглот его дери, спряталось… еще шаг, еще, еще, еще…
Последние шаги, как всегда бывает на завершающей стадии тяжелого перехода, оказались самыми изматывающими. Шалый замедлил ход, и Сапсан понимал, что сделал он это нарочно – проводник не давал ни себе, ни остальным проникнуться мыслью, что опасность миновала. Преждевременное моральное облегчение погубило уже не одну сотню сталкеров – эту догму без сомнения понимают все, но никто не застрахован от торопливого полудурка, который, увидев конец дистанции, раньше срока сорвется с размеренного ритма и заспешит к выходу, не заметив притаившейся возле него смерти.
– Полтергейсты возвращаются! – прохрипел Варяг. – Бугор, давай ходу.
– Успеем, мужики, – обернувшись и оценив степень угрозы, процедил в ответ Шалый. – До них полтораста шагов, а нам двадцаточку осталось.
Увидев, что Тюлень пытается обойти идущего впереди Чифа, бригадир грозно рыкнул:
– Тюлень, ласты прострелю! А ну назад!
– Не успеем! – нервно выкрикнул тот.
– Успеем, твою мать!
Сапсан оглянулся. Полтергейсты разделились и теперь, будто соревнуясь друг с другом в маневренности, выписывали зигзаги, обходя «горелки», которые, естественно, чувствовали великолепно. Сталкер стиснул зубы, борясь с желанием оттолкнуть Питона и дать деру по ровному, такому безвредному на вид желтоватому мху. Спортсмена, судя по его прерывистому дыханию, мучила та же идея. Как бы не сорвался здоровяк.
– А в тюрьме сейчас ужин, – попытавшись разрядить обстановку, громко сказал Сапсан первое, что пришло в голову.
– Макароны, – в тон ему отозвался идущий перед спортсменом Колода. И тут же добавил: – Питон, не шуми дыхалкой. Кости и так ломит.
– Замолкли все! – отрезал Шалый. – Приготовились… выходим!
Они выскочили из плотного кольца аномалий так, как выскакивает в опытных руках пробка из бутылки шампанского – сохраняя медленную плавность продвижения до самого последнего миллиметра. И лишь когда горлышко горячей «бутылки» осталось позади, рванули навстречу холодному октябрьскому ветру, вываливаясь на уже безопасный клочок земли.
Не сговариваясь, все разом обернулись в сторону болота. Полтергейсты, будто радуясь, что сумели хорошенько напугать непрошеных гостей, кувыркались среди едва видимых, благодаря набежавшим тучам, аномалий, перегукиваясь друг с другом на понятном только им языке.
Шалый подошел к Тюленю и, отвесив ему крепкий подзатыльник, веско произнес:
– Еще раз увижу – выкину из бригады. Усек?
– Извини, папа.
– Вот и не доводи до греха, – уже мягче сказал Шалый и беззлобно потрепал его по плечу.
Сапсан даже не удивился такой подробности. И тому, что не удивился, – не удивился тоже. Бывает. Все-таки не школьник за батей бегает. И, судя по тому, что другие сталкеры тоже не отреагировали на поучение непутевого отпрыска, о родственных узах ветерана-бригадира и Тюленя они уже знали. Далеко же откатилось яблоко от яблоньки. Хотя какие его, Тюленевы, годы.
Интересно, как поступит Шалый, если накосячит сынок серьезно? Действительно выкинет или отцовские чувства возьмут верх над ответственностью за команду? Нет, пожалуй, не возьмут. И не выкинет. Просто появится в Зоне отдельная боевая единица – отец и сын. Пожалуй, так и будет… М-да…
Сапсан оглядел свою «боевую единицу».
Колода степенно курит, согревая ладони спрятанным в них угольком самокрутки, а вот Питон что-то подозрительно долго смотрит на играющих полтергейстов. И недобро как-то смотрит.
– Эй! Ты чего? – Сапсан сделал шаг к спортсмену и наткнулся на его злобный взгляд.
– Летают, суки, – негромко сказал Питон, снова отворачиваясь в сторону болота и поднимая ствол «калаша». – Летают. А мы из-за них на брюхе ползай!
Он нажал на спусковой крючок, уже падая под весом навалившегося сзади Кузи. Но и двух неприцельно выпущенных пуль оказалось достаточно.
Жженые топи взорвались.
Сначала разрядились несколько «горелок» возле самого края. Огненные столбы взметнулись на высоту двухэтажного дома, заставив людей отпрыгнуть от хлынувшего потока раскаленного воздуха. Упав на живот, Сапсан откатился подальше от бушующих аномалий и тотчас обернулся назад, не в силах пропустить дикое зрелище. Ведь те, кому довелось видеть подобный ад, уже никому не расскажут о его безумной красоте. А тебе выпала честь, сталкер. Увидеть – и не умереть.
Обуявшее Жженые топи многометровое огненное цунами с огромной скоростью пожирало гектар за гектаром. Нарастающий багряный шквал не давал даже на мгновение усомниться в своем могуществе, с громким воем выжигая дотла и до мельчайшего праха все, что посмело оказаться у него на пути. А возникавшие вдалеке вихри пламени порой взлетали так высоко, что, казалось, доставали до облаков.
Буйство аномальной стихии длилось меньше минуты, но Сапсан был уверен, что за это время огонь добрался до самого Рубежа, не оставив и следа от любого живого существа, которому довелось очутиться на болотах. Сколько же бродяг могло полечь и наверняка полегло в этом хаосе?!
– Ах ты, ублюдок! – еле слышно, почти мысленно проговорил он, вставая и поворачиваясь к Питону, с твердым намерением прострелить, наконец, его тупую башку.
Но было поздно. Питона уже били.
Шалый, Кузя, Чиф и Варяг, сгрудившись вокруг спортсмена, с размаху опускали тяжелые ботинки на его ребра. Питон лежал на боку и, инстинктивно съежившись под градом сыплющихся ударов, старательно прикрывал одной рукой голову, а второй прижимал к животу автомат, который в пылу гнева у него никто не додумался отнять.
Тюлень, Колода и Татарин стояли в стороне, безмолвно наблюдая за этой экзекуцией.
– Ты что наделал, варнак! – прохрипел Шалый, занося ногу для очередного пинка. – Ты же наших ребят сжег, паскуда. Хмыря и Гнуса похоронил! Каз-ли-на!
Каждый слог «казлины» сопровождался глухим ударом, и Сапсан, с которого при виде расправы уже слетела слепая ярость, стал даже немного бояться за жизнь Питона. Нет, ему не было его жалко. Даже наоборот – на его глазах происходило то, что он не единожды хотел сделать самостоятельно. Слишком борзеет Питон, слишком умным себя считает. И считает необоснованно, потому что до сих пор его самонадеянность только чудом не стоила жизни всей их троице.
